Рассказы. Из жизни штабс-кпитана Каблукова.

1 :: 2

Недели три тому назад Кукушкин встретился на базаре с одним земляком, который, рассказав все новости деревни Собакиной, погрузил его в заколдованный мир деревенских интересов - заколдованный, потому что и родился, и жил Кукушкин, и взят был из деревни - все по-щучьему веленью. Интересы эти были денщиком слегка призабыты, но даже легкое напоминание о них заставило ходуном ходить мужицкую кровь, звавшую Кукушкина к тяжелому мускульному труду - к земле и сохе. Рассказал ему земляк и о том, что у него, Кукушкина, родилась дочка, но что молодайка больна и ребенка кормит соской. Далее оказалось, что отец Кукушкина без работника, с одним братом Иваном не может сладить с хозяйством и совсем ослабел; хлеба недохват, и к рождеству придется занимать у Ильи Иваныча, ежели Илья Иваныч даст. "И слезно просят любезного сына Петрушу прислать денег, потому смерть приходит". Кукушкин послал с земляком целковый, но впал в отчаяние. Перед возбужденным воображением его носилась яркая картина горькой домашней Нужды, и чем ближе к празднику, тем ярче и нуднее становилась она. Непривычный к рассуждениям мозг денщика тяжело шевелился, сосредоточивая все свои силы на уразумении факта, заключавшегося в простом сопоставлении: "Дома без рук и без хлеба сидят, а я у Мотыкина селедок голландских покупаю".

И теперь Кукушкин созерцал во всей наготе этот факт и, не умея рассуждать, отплевывался и всем своим существом бесплодно протестовал - к собственному удивлению и даже к некоторому огорчению, потому что это состояние казалось ему неприятным и напущенным на него извне, со стороны. В первое время он помышлял о бегстве, но бегство было так глупо, что Кукушкин целых два дня после своих помыслов с особенной иронией относился к капитану и до срока потребовал у своего коллеги, денщика Тютькина, уплаты занятого двугривенного, а когда тот, по соображениям формального свойства, не отдал, обругал его деревенщиной и подлецом.

Кукушкин подходил к магазину, когда вместе с воспоминанием о деньгах что-то изнутри с силой толкнуло его, и сам собою, как дергач из травы, выскочил вопрос:

- А ежели я украду?

"С нами крестная сила! - испугался Кукушкин и перекрестился. - Во всем роду воров не было, а я украду. Да расказнить его мало за это. И что человек подумает", - неискренно улыбнулся Кукушкин и ускорил шаги. Но четвертная бумажка шевелилась в кармане, а изнутри что-то толкало - и вытолкнуло ответ:

- Скажу, что потерял"

"С нами крестная сила!" - еще раз воскликнул Кукушкин и с испугом бросился в первые попавшиеся двери. То были двери трактирного заведения,

Разгневанный и обеспокоенный Николай Иванович оповестил собиравшихся к нему офицеров, что денщик его с деньгами пропал, и, вернувшись домой, нашел пропавшего денщика в кухне. Кукушкин сидел на лавке и, покачиваясь и клюя носом, усердно ваксил капитанский сапог.

- Ты где это, мерзавец, пропадал? Пьян?

- Ни-к-как нет, вашбродь.

- Как стелька.." Да как же это ты смел напиться? а?

- На свои пил, не на ваши.

- Что? Грубиянить? А покупка где, а деньги где?

- Потерял. Вот как перед Истинным...

Капитан всплеснул руками и безмолвно устремил на денщика свои заплывшие глазки. Если капитан в этот момент напоминал собою Наполеона, то Кукушкин был океаном, бестрепетно сносившим взгляд владыки мира.

Осоловелые глаза денщика, с кротким спокойствием безвинно обиженного человека, были устремлены на Николая Ивановича.

- Украл? Говори!

- Что ж, судите. Может, и украл. Человека всегда обидеть можно. - Кукушкин заплакал.

Капитан, чувствуя, что гнев душит его, сквозь зубы прошипел:

- Спать ложись, скотина. 3-завтра в полк.

- Воля ваша, но только я занапрасно гибну.

- М-молчать! Молчать, я говорю!

Топнув ногою, капитан вышел из кухни, а Кукушкин попытался снова приняться за сапог, но, не приняв в расчет силы инерции, последовал за движением щетки и повалился на лавку.

Гнев капитана достиг высшего напряжения и, вылившись в бессвязных восклицаниях, вскоре утонул в нескольких рюмках водки и сменился чувством жестокой обиды. "Праздника - и того не дадут как следует встретить", - сокрушался капитан, пробегая взглядом по светлой картине несостоявшегося веселья, и она как будто потускнела. "Но я докажу, что было бы хорошо!" - воскликнул капитан и начал доказывать. Но странное дело: чем усиленнее капитан доказывал, чем чаще вливал он в себя аргумент из графина, тем сомнительнее становилась истина.

"Запой!" - с ужасом подумал Николай Иванович, но сейчас же ужас этот сменился радостью, - радостью человека, который бросается в пропасть, чтобы избавиться от головокружения. Как бы порвав сковывавшие их цепи, перед капитаном понеслись образы, мрачные, тяжелые и томительно-грустные. Образ милой девушки, Долженствовавшей составить счастье капитана, всплыл Перед ним чистый, пленительный. "Голубушка!" - с неясностью сложил толстые губы Николай Иванович.

А за ним поплыли, поплыли другие. Капитан сидел На берегу этой реки, уносившей в бездну его надежды и мечты о человеческом счастье, и все грустнее и жальче Становилось ему себя. Водка убывала в графине, претворяясь в чувства, которые ей редко суждено будить в душе человеческой: чувства жалости, любви и раскаяния. Никому он, капитан, не нужен; ничья не просветлеет душа при виде его расплывшейся, пьяной и грязной физиономии. Не обовьются вокруг его толстой, апоплексической шеи мягкие ручки, не прижмется нежная щека к его колючему подбородку.

У других хоть собака есть, которую они любят и которая любит их. По странному сцеплению мыслей капитан вспомнил Кукушкина, За что Кукушкин будет любить его? Кукушкин.., а что такое, собственно, этот Кукушкин?

Грузно поднявшись со стула, капитан взял лампу и отправился в кухню. Денщик спал, запрокинув голову, В левой руке он еще держал сапог, правая, тяжелая, свесилась с лавки. Лицо было бледно и болезненно.

Капитан первый раз видел, как спит Кукушкин, и он показался ему другим человеком. Впервые он заметил на этом молодом, безусом лице морщинки, и это лицо с морщинками, с одной несколько приподнятой бровью, казалось капитану незнакомым, но более близким, чем то, которое он видел ежедневно, потому что было лицом человека. Впечатление было настолько ново и странно, что Николай Иванович на цыпочках вышел из кухни и с недоумевающим видом огляделся вокруг: ему показалось, что и комната не та.

Прошло полчаса. По комнатам пронесся зычный зов:

- Кукушкин!

Но в сиплом голосе звучали новые, незнакомые ноты.

Кукушкин зашевелился и после нового крика, осторожно стукая каблуками, пошел в комнату. Потупив голову, он стал у порога и замер. И на этого жалкого человека капитан мог сердиться!

- Кукушкин!

Пальцы денщика слегка зашевелились и снова оцепенели.

- Украл деньги?

- Украл... не... не...

Голос Кукушкина дрогнул, и пальцы зашевелились быстрее. Капитан молчал.

- Значит, теперь судить тебя будем?

- Ваше благородие... Не дайте погибнуть...

Капитан быстро вскочил и, подойдя к Кукушкину, взял его за плечи.

- Дурак ты, дурак. Да разве же я и вправду? Эх, ты! - Капитан дернул Кукушкина и, повернувшись, подошел к окошку, точно в эту темную рождественскую ночь можно было хоть что-нибудь увидеть на улице. Но капитан увидел и, поднеся руку к лицу, смахнул чтото, что мешало видеть яснее.

- Ваше благородие...

В голосе денщика слышалось то самое, что так удачно смахнул капитан. Жирная спина капитана была неподвижна.

- Ну что? - глухо донеслось от окна.

- Ваше благородие... Накажите меня.

- Будет, будет глупости говорить.

Николай Иванович обернулся, и Кукушкин, с размаха бросившись на колени, хотел обнять его ноги. С выражением растерянности, страдания и умиления на оплывшем красном лице капитан приподнял его, неловко поцеловал в стоявшие дыбом волосы и, отрывая руку от его губ, шутливо и сконфуженно отпихнул от себя,

- Пошел, пошел!.. Что я поп, что ли? Налей-ка водки в графинчик! Живо! Одна нога там, а другая здесь.

О, ужас! Толстопузый графин, десять лет служивший капитану верой и правдой, подхваченный ловкой рукой денщика, взлетел в воздух, показал свое пустое дно, некоторое время повертелся около руки и, окончательно решившись, упал и разлетелся на куски.

- Ничего, брат. Тащи четверть!

...Длинна и темна рождественская ночь. Давно уже спит крещеный мир. Только в окнах капитанского домика еще светится огонек, бросая желтоватый отблеск на снег...

- Так ты говоришь, деньги домой отослал?

- Так точно, вашебродь. Я вам, вашебродь, зараб..,

- Но, но! Что за глупости?

Капитан пыхнул папироской и, глубже усевшись в разодранное кресло, блаженно закрыл глаза. Кукушкин сидел на кончике стула и, полуоткрыв рот, ловил каждое движение капитана.

- Так, ты думаешь, они рады?

- Помилуйте, вашебродь, да это я, уж это...

- Да, да.

... Длинна и темна зимняя ночь, но и она уступает перед силою всепобеждающего света... Белеет восток...

В капитанском домике укладываются спать. Кукушкин стягивает с капитана сапоги и, увлекаемый усердием, тащит с кровати и капитана. Капитан упирается и побеждает усердие денщика. Нежно прижимая к себе сапоги, конфузливо смотрящие на свет продырявленной подошвой, Кукушкин на цыпочках выходит.

- Постой... Так ты говоришь, дочь?

- Так точно, вашбродь. Авдотья.

- Ну, иди, иди.

Удивительно, что горькие мысли, предзнаменовавшие начало запоя, на этот раз солгали; ни на следующий, ни на другие дни запой не являлся.
/ Рассказы.

Комментарии