Леонид Андреев
начальная страница | биография | музей | библиотека | галерея | гостевая | ссылки | e-mail 

Рассказы. Гостинец.

1 :: 2

III

И на первый день пасхи и на второй Сазонка был пьян, дрался, был избит и ночевал в участке. И только на четвертый день удалось ему выбраться к Сенисте. Улица, залитая солнечным светом, пестрела яркими пятнами кумачовых рубах и веселым оскалом белых зубов, грызущих подсолнухи; играли вразброд гармоники, стучали чугунные плиты о костяшки, и голосисто орал петух, вызывая на бой соседского петуха. Но Сазонка не глядел по сторонам. Лицо его, с подбитым глазом и рассеченной губой, было мрачно и сосредоточено, и даже волосы не вздымались пышной гривой, а как-то растерянно торчали отдельными космами. Было совестно за пьянство и неисполненное слово, было жаль, что представится он Сенисте не во всей красе, - в красной шерстяной рубахе и жилетке, а пропившийся, паскудный, воняющий перегоревшей водкой. Но чем ближе подходил он к больнице, тем легче ему становилось, и глаза чаще опускались вниз, направо, где бережно висел в руке узелок с гостинцем. И лицо Сенисты виделось теперь совсем живо и ясно, с запекшимися губами и просящим взглядом.

- Милый, да разве? Ах, господи! - говорил Сазонка и крупно надбавлял шагу.

Вот и больница - желтое, громадное здание, с черными рамами окон, отчего окна походили на темные угрюмые глаза. Вот и длинный коридор, и запах лекарств, и неопределенное чувство жути и тоски. Вот и палата и постель Сенисты... Но где же сам Сениста?

- Вам кого? - спросила вошедшая следом сиделка.

- Мальчик тут один лежал. Семен. Семен Ерофеев. Вот на этом месте. - Сазонка указал пальцем на пустую постель.

- Так нужно допрежде спрашивать, а то ломится зря, - грубо сказала сиделка. - И не Семен Ерофеев, а Семен Пустошкин.

- Ерофеев-это по отчеству. Родителя звали Ерофеем, так вот он и выходит Ерофеич, - объяснил Сазонка, медленно и страшно бледнея.

- Помер ваш Ерофеич. А только мы этого не знаем: по отчеству. По нашему - Семен Пустошкин. Помер, говорю.

- Вот как-с! - благопристойно удивился Сазонка, бледный настолько, что веснушки выступили резко, как чернильные брызги.

- Когда же-с?

- Вчера после вечерен.

- А мне можно!.. - запинаясь, попросил Сазонка.

- Отчего нельзя? - равнодушно ответила сиделка. - Спросите, где мертвецкая, вам покажут. Да вы не убивайтесь! Кволый он был, не жилей.

Язык Сазонки расспрашивал дорогу вежливо и обстоятельно, ноги твердо несли его в указанном направлении, но глаза ничего не видели. И видеть они стали только тогда, когда неподвижно и прямо они уставились в мертвое тело Сенисты. Тогда же ощутился и страшный холод, стоявший в мертвецкой, и все кругом стало видно: покрытые сырыми пятнами стены, окно, занесенное паутиной; как бы ни светило солнце, небо через это окно всегда казалось серым и холодным, как осенью. Где-то с перерывами беспокойно жужжала муха; падали откуда-то капельки воды; упадет одна - кап! - и долго после того в воздухе носится жалобный, звенящий звук. Сазонка отступил на шаг назад и громко сказал:

- Прощевай, Семен Ерофеич.

Затем опустился на колени, коснулся лбом сырого пола и поднялся. - Прости меня, Семен Ерофеич, - так же раздельно и громко выговорил он, и снова упал на колени, и долго прижимался лбом, пока не стала затекать голова. Муха перестала жужжать, и было тихо, как бывает только там, где лежит мертвец. И через равные промежутки падали в жестяной таз капельки, падали и плакали - тихо, нежно.

IV

Тотчас за больницей город кончался и начиналось поле, и Сазонка побрел в поле. Ровное, не нарушаемое ни деревом, ни строением, оно привольно раскидывалось вширь, и самый ветерок казался его свободным и теплым дыханием. Сазонка сперва шел по просохшей дороге, потом свернул влево и прямиком по пару и прошлогоднему жнитву направился к реке. Местами земля была еще сыровата, и там после его прохода оставались следы его ног с темными углублениями каблуков.

На берегу Сазонка улегся в небольшой, покрытой травой ложбинке, где воздух был неподвижен и тепел, как в парине, и закрыл глаза. Солнечные лучи проходили сквозь закрытые веки теплой и красной волной; высоко в воздушной синеве звенел жаворонок, и было приятно дышать и не думать. Полая вода уже сошла, и речка струилась узеньким ручейком, далеко на противоположном низком берегу оставив следы своего буйства, огромные, ноздреватые льдины. Пни кучками лежали друг на друге и белыми треугольниками подымились вверх навстречу огненным беспощадным лучам, которые шаг за шагом точили и сверлили их. В полудремоте Сазонка откинул руку - под не попало что-то твердое, обернутое материей. Гостинец.

Быстро приподнявшись Сазонка вскрикнул:

- Господи! Да что же это?

Он совершенно забыл про узелок и испуганными глазами смотрел на него: ему чудилось, что узелок сам своей волей пришел сюда и лег рядом, и страшно было до него дотронуться. Сазонка глядел - глядел - глядел не отрываясь, - и бурная, клокочущая жалость и неистовый гнев подымались в нем. Он глядел на каемчатый платок - и видел, как на первый день, и на второй, и на третий Сениста ждал его и оборачивался к двери, а он не приходил. Умер одинокий, забытый - как щенок, выброшенный в помойку. Только бы на день раньше - и потухающими глазами он увидел бы гостинец, и возрадовался бы детским своим сердцем, и без боли, без ужасающей тоски одиночества полетела бы его душа к высокому небу.

Сазонка плакал, впиваясь руками в свои пышные волосы и катаясь по земле. Плакал и, подымая руки к небу жалко оправдывался:

- Господи! Да разве мы не люди?

И прямо рассеченной губой он упал на землю -- и затих в порыве немого горя. Лицо его мягко и нежно щекотала молодая трава; густой, успокаивающий запах подымался от сырой земли, и была в ней могучая сила и страстный призыв к жизни. Как вековечная мать, земля принимала в свои объятия грешного сына и теплом, любовью и надеждой поила его страдающее сердце. А далеко в городе нестройно гудели веселые праздничные колокола.

1901 г.
/ Рассказы.

Комментарии

начальная страница | биография | музей | библиотека | галерея | гостевая | ссылки | e-mail 


Рейтинг@Mail.ru